Фронт и списАль ман аха

Качели судьбы

Весь чистый доход от издания
идет на приобретение
новых кубиков
для ребенка
Максима

Рисунки Константина Бокова

Перепечатка в советских изданиях не разрешается

Москва
1974

Часть первая

ГОРОД И ВЕЧЕР

Ощутимо чужое тепло на руке. Подняв голову, он увидел тонкие пальцы. Заметил он чашечку кофе на блюдце, сахар. Пуговицы пальто: взгляд взбирался вверх и уцепился за воротник. Здесь начинались шея и подбородок. Неудивительны щеки. Взор его впился в глаза посетительницы.
Спустя время он понял, что названо имя: Петр. Прибегнув к логике, он соединил имя с человеком мужского пола. Он сопоставил причины и пришел к выводу, что Петр сидит рядом на стуле, более того, он и есть «Петр».
– Петр, – произнес он. – Правильно.
Но мгновенье назад он думал иначе. Разве страдание не укрепляло ее, думал он, разве не ослаблена она теперь избытком страдания, – думал одинокий прохожий, разумея душу, идя вечером в городской толпе. Он не замечал быстрого бега вокруг и алчности очередей.
Он вошел в кафе и преобразился: одинокий посетитель сел за столик, бывший прохожий. От влажных пальто других поднимался пар. Он курил: тайно, как разведчик, пряча сигарету под столиком, – в дешевом кафе не курят, потому что не продают вина. Впрочем, пар от влажной одежды, запотевшие окна, невнятный говор, неоновый свет уличных фонарей. На улице телу холодно, зябко; в помещении телу тепло, оно сидит на стуле покойно и становится незаметным. Руке легко держать чашечку с кофе…
О, ядовитый нектар. О, винодел, любующийся запасами для бесконечной зимы. самое сладкое: утраченная любовь. Иные сравнятся: смерть, разлучившая с другом навсегда, тюрьма, разлучившая навсегда с другом. Вот вино, не названное судьбой: лицо в освещенном окне третьего (о, не четвертого, нет!) третьего этажа, печальное, словно лицо уплывающего на корабле, ладони, прижатые к вискам, и казенный халатик без пуговиц. И не назван судьбой слабый взмах руки на прощанье, – прими, душа, жгучий и драгоценный плод, но будь осторожна: он прорастет багровым цветком безумия.
Посетитель с намерением сунул руку в карман пальто и вынул круглое, завернутое в газету. Он наполнил стакан. Запотевшие окна, одиночество и вино.
– Не смочь полюбить, – проговорил посетитель. – Наказание, которое не указывает на проступок. Был ли он, следует вспомнить.
Стук ложек отвлек посетителя. Рядом поспешно ели. Желая рассмотреть лица, он увидел цвет осиного гнезда, то есть серый цвет. Очевидная выпуклость носа успокоила его.
Окно запотело. На улице идет дождь, иначе тротуар не блестел бы отраженным светом. Упал, поскользнувшись, прохожий и лежит. – Умер ли он, поскользнувшись? – начал посетитель, но был за столиком одинок.
Он отвернулся от окна и, отвернувшись, посмотрел вглубь кафе, на посетителей, желавших поужинать чем Бог пошлет. Белизна икр женщины, требовавшей еды, изумила его: подобный цвет возможен в марте, никогда в декабре. Впрочем, если она не могла выйти летом из помещения, то подобная белизна неудивительна. Есть помещения, тысячи помещений – вздор, миллионы – откуда нельзя выйти.
Лица он не видел в освещенном окне, и это правда. Но прядь, свисающая на лоб, но очерк плеч, и взмах рукою, и движение головой, чтобы скрыть плач, и понимание: некая сила сильнее любви. Но он увидел себя на краю, он собирался вытащить на нитке кого-то из пропасти. О, не торопясь, о, осторожно, о!
Взмах руки рассек его сердце, подумал он. Спохватившись, вспомнил, что он – это он. Будучи им, сунул руку с намерением в карман пальто, кстати, довольно чистенького.
Нет лазейки в волне. Страданье разборчиво, добыча его – мягкое, теплое, сон. Во сне придет лицо в освещенном окне, и перед смертью – чтобы помочь ей – вспомнит ладони, прижатые к вискам.
Любя (неужели?), он осторожно подтягивал на нитке – упавшего. Он беспокоился, что нитка вдруг оборвется, заметил, что стоит на краю, и заглянул вниз.
И увидел лицо в освещенном окне.
Ему хотелось приблизиться, провести рукою по волосам, обнять узкие плечи. Говорить: полно, милая, что ты! Ты забудешь, что было, черные перья не будут падать, как снег.
– Зонтик моей любви, – сказал посетитель.
Черные перья, падавшие, словно снег, оставили от него проволочный остов. Немочь любви есть наказание оставшемуся жить. Но третий стакан вина, и пар от влажной одежды, и напряженный стук ложек, – наслаждение наблюдателя, сидящего за столиком.
Можно ли видеть бегущего по улице, чтобы не забилось сердце, подумал он. Ибо великое есть в побеге, когда нельзя сойтись в схватке. Бегущий – достойный противник.
И это погибло, но названо: он побежден. Как сладко надеяться, а еще слаще признаться, разбит, свиньи вытоптали растения. Побежденный тайком нальет вина, смело выпьет его, чтобы отчаяние стало беззубым. Сделав круг с веревкой на шее, вернуться и на аллее выбрать место, где стать. И медленно поднимать глаза к освещенным окнам, и почти вскрикнуть: прядь волос, упавшая на лоб, тонкие руки. Казенный халатик, собравший всю нелюбовь на земле, всю бедность. Возможно приблизиться, обнять, истребить нелюбовь, – при условии не возвращаться, не прятаться в тень, не шептать, прижавшись к стволу липы (может статься, и вяза), – бедная, бедная, бедная. Прыжок и – что ты, милая. Что ты…
Нитка обрезана.
Сидящий в кафе зажимает уши ладонями, но в памяти вспыхивает окно, и он видит лицо: трезвеет. Он ловит губами край стакана, пляшущий в воздухе, вино льется на столик, но часть достается ему: хмель возвращается.
Он не осмелился жертвовать, не жертвуя, вырастил розу страдания, собрал ядовитый мед в сердце. Болезнь пожертвует им, не он, он спасается бегством.
На мгновенье поверив, он увидел: черные мохнатые тучи висели над проспектом, в домах не было света. Черные перья падали, словно снег, из тучи.
– Что ты, милая, я обниму тебя и укрою, – сказал он.
Почему, спросил он (радуясь тому, что ответа не будет), не пришлось поверить в иное. Почему свиньи напали на мой уголок в пустыне. Сжег оставшееся сухой черный огонь. Оттого ли, что пустыня растет и знает путь к своему совершенству.
– Отчего выпало довольно много боли? Отчего все укрыто ею, как снегом? И отчего полюбил эту боль, разлюбив все остальное?
Посетитель наслаждался риторикой.
Вечер, окруженный бескрайней пустыней. Края ее поднимались, будто края чаши, росли. На дней чаши был он, и все собирался взглянуть ночью на звезды: может быть, края скоро сомкнутся. И если небо исчезло, он сохраняет плацдарм: запотевшие окна, улица и вино.
Скользкая поверхность столика блестела. Стакан стоял на самом краю. Лампы на потолке закрыты жестяными цилиндрами, свет неярок. Почти скрытый тенью колонны, державшей свод, сидел одинокий посетитель, развалившись на стуле, в пальто.
– Смерть – лебединая песнь любви! – воскликнул он развязно.
Он уклонился, это был храбрый поступок. Судьба назначила поддерживать и пасть, наконец. Он был выбран, захотев выбрать что-нибудь сам, уклонился и очнулся в пустыне. Он побежал в память и увидел силуэт погибающего человека. Только он мог замедлить смыкание тверди, мог ли. Мог – умерев. На мертвых надеется мудрый, он. Плачущий в освещенном окне ждал помощи от живого, и принял бегство за нелюбовь. Нелюбовь же больнее смерти. и правда: любовь не бежит, но человеку не противна мысль о спасении. Куда он бежал, в кафе, за столик. В каменном яйце мест для побега немного. И на каменном небосклоне всходит, как солнце, освещенное ярко окно с силуэтом гибнущего. Правильный выход, достойный одинокого пешехода, а теперь посетителя – смерть.
Он ощутил чужое тепло, проникшее в руку. Он увидел тонкие пальцы. Заметил чашечку с кофе на блюдце и даже пуговицы пальто.
Он долго смотрел в глаза посетительницы. Спустя время, он понял, что названо имя: Петр. Он сопоставил причины и заключил, что Петр сидит рядом на стуле. Вернее, он-то и есть «Петр». Скучный итог мышления разочаровал его.
– Петр, – произнес он. – Правильно.
Разговор не клеился.
– А вы кто? – вдруг спросил он. Очевидно, посетительница хотела напомнить о знакомстве. Смотрела она бескорыстно, хотя рука ее по-прежнему покоилась на руке Петра.
– Твой кофе остыл, – ответила она.
– Какой кофе? – встревожился посетитель. Он пошарил в кармане взволнованно. Бутылка почти не пустая.
– Хотите вина? – сказал он, не дожидаясь ответа. Не расслышав, хочет ли, спрятал бутылку.
Его уже тяготила беседа. Можно встать и уйти. Она не решится преследовать. В противном случае все разъяснится: ослиные уши не спрячешь. Но женское имя всплывало из тайной памяти.
– До свидания, Екатерина, – сказал посетитель. Он торопливо застегивал пуговицы пальто, стараясь их застегнуть.

Должно быть, идя по улице, он хотел не упасть, поскользнувшись, или упасть на сухой на сухой участок асфальта. Если ж декабрь на дворе, дождливый по веским причинам, то желание пешехода нелепо.
– Сверчок знает шесток, – сказал он. Они ехали в какой-то машине.
– Налево! – приказал Петр. Женщина, сидевшая рядом, не осмелилась возразить, хотя ехать следовало направо. Они мчались мимо памятников безумью: колонны на шестом этаже зданий, на крыше – вазы с небывалыми фруктами будущего, видимые со всех концов города.
– Направо, – сказала женщина.
– Прямо, – потребовал пассажир, наклоняясь вперед. Он скрипнул зубами.
– Налево, – распорядился он. Шофер и женщина переглянулись. Но пассажир входил неторопливо в ворота, не поднимая головы, шел по аллее. Помешать ему не умели. Он встал с деревом рядом, чтобы ухватиться за ствол липы. Рывком вскинул голову, вскрикнул: лицо в освещенном окне третьего этажа, прядь волос, ниспадающая на лоб, и ладони.
Он почувствовал руку, желавшую увести.
– Не смотри на меня, – услышал он. Рука в освещенном окне поднялась в прощальном жесте.

Говорят, он долго бежал по какой-то улице, бежал с шапкой в руках и надеялся, что задыхается от быстрого бега. Поскользнувшись, он выбросил руки вперед – и не упал, удержавшись за твердое. Люди посмотрели на него со страхом. Испуганный, он отступил в темноту от стеклянной витрины. Ломая стройные линии очередей, покупатели сгрудились у окна и желали разглядеть его лучше. Мимо пробежала Екатерина, за нею бежал шофер с небольшим саквояжем.
Обойдя дом, он быстро вошел в кафе. Недопитый стакан на гладкой крышке стола, какие-то спички, – натюрморт казался знакомым.
На стуле никто не сидел. Это легко поправить: он подойдет, усядется непринужденно, словно не уходил, а если вышел, то на минутку.
Немедленно подойти к цели не удалось, но лишь с третьей попытки. Порадовавшись удаче, он быстро выпил вино и с отвращением плюнул: в стакане был кофе. Поспешно наполнив стакан, он выпил жадно и торопливо, будто опаздывал на самолет.
– Петр, – прошептал женский голос.
Он оглянулся. Ярко освещенное окно приближалось. Полуприкрыв глаза рукою, он пытался определить цвет глаз человека, прижимавшего ладони к вискам. Взмах руки означал: уходи. Резко поднявшись, он сделал шаг и поскользнулся.

XII73

ИСПОВЕДЬ НА МОСТУ

Неужели, и кто – предал братство измученных. И возмездие неизбежно: не будет бескорыстной любви к тебе.
– Ты чересчур смел, ты вступил на путь одинокого, – кто приласкает тебя, простив, кто услышит, когда закричишь от холода?
Ты сделал шаг к смерти, и нет обратного пути. Ты не осмелишься сказать: О!
– Прости мне, я не могу быть опорой измученным.
– Я открыт перед Тобой, и я хочу радости, и я знаю: радость на дне чаши.

Кто ты, кто я – созревающий к смерти.
И где мне было тепло, – вот здесь, когда сидел перед шкафом с книгами, а на столе под рукою – холодный стакан вина. И книга какая-нибудь, раскрытая, и вычитанный смысл, расцвеченный хмелем.

Иное, когда холодно. И, замирая от холода, придти, оглядеться, а если нельзя – вспомнить. О, сад памяти, ты живее сада жизни.
– Выйди, выйди, боль, ты мешаешь мне. Выйди. Боль, со слезами, выйти с кровью, ты мешаешь мне, выйди…
Чтобы увидеть цветы: осень, зима и весна называются они, и не просто: та осень, та зима, та весна.

Узнай же: если страдание велико, пусть станет неопределенным. Что же я сделаю? Глоток вина и стихотворная строчка, как память о другом бытии – чистых сущностей.

Мы шли по улице мартовским вечером. Автомобиль приметно следовал вдоль тротуара, останавливаясь, если останавливались мы.
Мы купили вина и шли под уклон к мосту и реке, – помнишь сиреневый воздух ранней весны, и закат – золото с кровью. Начинали мерцать фонари, зажигаясь. Как близок в памяти вечер, неповторимый, как все вечера ожидания и надежды. Сладка боль нежданной разлуки, но этот вечер – винопитие в сумерках, тепло сонных ладоней, но этот вечер: прогуливающийся под окнами.
Поездка в электропоезде, тишина, сад. Чистое небо. Оцепленная земля: эти двое на перекрестке не гуляют, а ждут. Отсюда просматривается подход к дому. И это перед весною – зима, та зима, та осень. Осенью же – огонь в печи.

Уезжать ранним утром, в дождь, который шуршал по листве. И отчего слезы смешивались с каплями, падавшими на лицо – потому что оказывались на щеках же, выбегая из-под ресниц. Песчаный разлом холма выводил к станции, к утреннему поезду, к городу, к скорби свидания.
Мост. Подставить лицо дождю и шептать: бедная, какая бедная, бедная…
Ждешь ты, кто ты. А я кто? Но торопливо – через веранду с острым приступом страха: вдруг не найду, уехала, бросила. В дверях ты, и с тобою еще не развеянное тепло подушек и одеяла. Губы касаются маленькой теплой ладони: спасен.
Умирая от холода – страдание пожирает тепло – бежал, протянув в темноте руки, и вот обняли над пропастью и прижали к сердцу.
Над пропастью воздвигнулся мост.
Мы шли. Закат растекался золотом с кровью. За нами медленно следовал автомобиль. Кто знал, каким будет утро, вечер был наш: неизбывно тепло разговора, касаний, молчания.

Вот и тропинка, приводившая к мосту, тропинка с осыпающимися краями, –
но тебя заслонило серое сукно. Осыпался песок края тропы, и эти сосны, кустарники, усталый снег и безлюдье – убывали, уступая место пустыне и тьме.
Ветер оборвал провода. Вечер закончился. Продолженье его – почти белая ночь, аллея, деревья, теряющие листву… туман… палисадник в тумане, шаги, тонущие в песчаной почве.

Песок осыпался: шуршанье песка. Уходящий не вернется. Как если бы не песок, но иное. Как если бы не эта аллея, и палисадники, и ты, прощающаяся, и твой голос сквозь гул заведенного мотора, и в голосе – желание остановить разлуку, предупредить ее – и обезвредить, чтобы вновь стало, как было: опавшие листья, шуршанье шагов по листве, мяуканье проголодавшейся кошки…

И неужели я плачу над мертвым? И нечто сильнее желания преодолеть пространство, разлуку, смерть?..

Как этому не миновать, не обратиться, как же не остаться нам наедине с керосиновой лампой, не вернуться мне, пройти по скрипнувшей половице, не поправить убогую занавеску, – о, я открываю дверцу печи, поверх прогорающих углей брошу свежих поленьев. Ты смотришь, обнимая колени, на игру огня, а дождь мягко шуршит по крыше, и мы под его защитой… сумерки… осень и дождь.

И теперь думать: упущенное счастье… нет, миновавшее. Дождь, сумерки, лампа, – прибавлялось вино, чуть кисловатое и холодное, капли дождя, стекающие по стеклу, – и вечер, длящийся вечность, нескончаемый вечер доброты друг к другу, прерванный на рассвете, –
отчего... мы не остались в этом вечере навсегда, увидев, что луна снижается к горизонту, меркнут звезды и в неизвестности близится утро?

Послушай, о, послушай, я удержу этот вечер, и нескоро он кончится, нескоро наступит рассвет, когда… нет, о милая, нет, нескоро, – каким именем назвать тебя, дорогую, в тот вечер, в ту ночь…
Как, невозбновимо, как, ускользнуло, – и это зависимо от них. А твоя рука, погладившая меня по лицу, и талисман, оберегающий и поныне от отчаяния, – но твои пальцы, вцепившиеся в жердочку палисадника, побелевшие, и твой возглас, проводивший меня, –
а как же дождь, и огонь лампы в окне, и эти листья, упавшие ранее, желтые и коричневые, и легкий аромат истления их, –
и это сменилось шероховатостью стен, испещренных пометками мертвых, гласом свиней, шуршаньем газеты, –
о, ты закрой мне глаза, и рядом вдруг: песчаная тропинка, приводившая к дому сквозь осень. Призрак тебя потревожит, прости, но как же иначе пребывать здесь, не зная ни уголка, ни убежища, ни спасенья, ни смерти? Услышь, догадайся, помысли, и не бойся входящего силуэта, пусть он полюбуется тобою, сидящей у печки на скамеечке, обнявшей колени, смотрящей в огонь…

И мы вновь проделаем путь от станции, и в нашей кошелке – хлеб, рыба, вино. Встретит нас мяукающая кошка, мы пройдем через веранду, распахнем дверь – ведь это наш Вечер – но я остановлюсь, отдохну, не открывая глаз, сжавшись, чтобы не коснуться шероховатых стен, чтобы не закричать. Чтобы не потревожить твой сон и – березовые поленья, бересту, заиндевевшие окна, кошку, с интересом рассматривающую рыбу, хлеб и вино…
И вдруг – руки, обнимающие голову, и взгляд, полный любви… полный… любви… любви…

Язычок пламени в керосиновой лампе. Тени на стенах. И удар электрического луча в окно. Мы не вняли предупреждению, и справедливо: мы были вместе, два человека среди них, и знали, что вечер последний и наш, –
он неотъемлем, как кожа, как дыхание, как недоступная свинье крона дерева, шелестевшего за тонкой, но запертой до утра дверью.
А знаешь ли, что дом был уже окружен, и в проулках мелькали, и к утру сомкнулось было кольцо. Но чистое место: наш сад, наша печь, наша лампа, наша кошка, насытившаяся рыбой, и мы, успокоенные Вином и Хлебом, и наша луна, и деревья, печально касавшиеся окон, и ладони, касавшиеся лица и уснувшие там же, –
И этого нельзя растоптать даже вместе с моим телом.

VII1974

СТИХОТВОРЕНИЯ

***
Зеленая луна, и воздух все свежей.
На пустыре заметны силуэты.
Далекое мерцание ножей
Не прибавляет блеска свету,

Но тяжелеют горести земли.
Сердечное томленье пешехода
Остерегает, говоря: внемли,
Другого не видать исхода,

Поскольку жизнь, наверно, коротка,
А этот путь короче жизни нашей.
И слышится, пока душа легка,
На пустыре моление о чаше.

Москва, 1974

*
Превозмоги тоску. Не думай: обречен,
Отступит обреченность в царство ночи.
Вот, календарь судьбы развернут и прочтен.
Ступай на путь, который напророчил.

Но если вдруг нежданное тепло
В душе пробудит музыку и слово, –
На помощь вдохновение пришло,
Чтоб легче задыхаться снова.

*
Разлуку временить, разлуку с этим милым
Пейзажем, – здесь падает листва
И настигают листья голову мою
Когда неясен путь когда невидно
Куда ведет дорога путь изгнанья
Чрез эту комнату – звучание пластинки
И книги старые какие-то надежды
Дождь за окном и скоро снег падет
И рвутся нити многие любви
И сострадания – о Боже
Неправда ли пора неправда ли иное
Приходит в сумерках и селится в душе
И продлевает тьму и делает все гуще
Сгустившийся над лугом мрак
Но тьма и мрак синонимы наверно
Как жизнь и смерть в оставленной стране

*
В опавших листьях шелесты судьбы.
Могилы заколдованы крестами.
Витают шепоты невидимой толпы
Над глянцевыми лепестками

Венков. Отвердевает глаз
И повисает, как стеклянный шарик.
В родимый дом отыскивая лаз,
Рука в траве истлевшей шарит,

Предчувствуя… предчувствуя озноб.
Страшнейшее растет из одиночеств.
Дождь падает и орошает лоб.
Он ускоряет приближенье ночи.

*
Открыть окно – там шелестит листва. Дождя паденье
Столь равномерное теченью образов подобно.
Нисходит мир, и я, как встарь свободен.
Привязанности живы, только дальше,
Как милое душе воспоминанье
О времени привязанности к телу.
С тех пор, как положил не понимать
И этот страх, мерцающий в глазах,
Любовь корыстную и тяготенье к смерти,
И гибель праздную на разных перекрестках, –
Увидел вновь сияние звезды.

Учительства не состоялось бремя,
Поскольку дар особенный терпенья
Среди даров не оказался вовсе,
И возвращается на родину печаль,
И ангельским крылом по щекам гладит.
Предвестие настолько очевидно,
Что сердце наполняется томленьем,
И вот тогда необходимый отдых
Дает листва. И равномерный дождь.

*
Пошто спешишь за мной, молодой человек со свертком?
В отдаленье его учитель и мэтр в сером пальто
Эта пара целуется под проливным дождем
Когда прохожу мимо (бедные оба продрогли)
А этот в шапке-ушанке с лицом рабочего класса
Его руки давно позабыли о существованьи напильника
Четверо с отвислыми щеками едут в машине
А вот и знаменитый бонвиван в полушубке с небольшой бородой
Этому пожилому в синих суконных брюках осталось полгода до пенсии
Он караулит мою встречу с возлюбленной
Мы гуляем среди зимних деревьев рука об руку
А молодой человек с небольшой головой прячется в безлистной яблоне
Рядом с моим офисом один читает газету на стенде
До полудня а после обеда вторую половину газеты
Читает другой но такой же с небольшой головой
С глазами охотника до человека
А этому зажало ногу дверью метро и поделом
Он крепкой небольшой головой о крепкий перрон
Опасная служба

Спасибо дважды в месяц получаю вознагражденье за труд
И вспоминаю политическую экономию
Чтобы прожить на честные деньги
Товар – деньги – товар – сюртук – сапоги – мавзолей
Слишком много идущих по следу
С презрением осматривающих мои покупки
Спокойно внимательно деловито
Крадут у меня хлеб и свободу
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Понравился только армянин с портфелем
С печальным лицом ходил и ездил за мною
Размышляя о чем-то своем может быть он
Догадался о бренности земного существования
Полковник передайте ему привет.

*
Мы заснули в Парадизе
А проснулись в Гефсиманском саду
Даже Бог скорбел располагая легионами ангелов
У меня только ты нам ли печалиться
Вино и метель и свобода (сегодня)
Три чистые вещи оберегающие любовь
Так любят свободнорожденные в рабстве
(В каждом слове предчувствие расстояния)

А мы сделаем вот что

Тихо играет орган Робертсбриджа
С нами покой Старой Англии
Неяркий свет чтобы любоваться друг другом
И в этом бокале и в том отблеск вина

О, губы напьются теплом из твоей ладони
И чтобы не слышали щупальцы сторожащие дом
На кусочке бумаги напишу божественные слова
Моя дорогая я люблю тебя

*
И правда: дерево, топор,
А дальше горькая пустыня.
Неотменяем уговор
Усвоить символы простые:
Пустыня, дерево, топор.

Наутро закричит дитя,
Но нет укрытия от зноя:
Упало древо, шелестя,
И тело вслед за головою.

А мать баюкает дитя.

*
Мчался черный автомобиль рабства
Мокрый снег брызгал из-под колес
О разве я не любил тебя
Вспоминая засохшие розы
Наслаждался неповторимостью дня
Любви и признанья и ласки
Так медленно расставался с тобою
Ведомый по коридору и лестницам
И перед дверью последней остановился
Поцеловал и забыл (и не помнил)
П р и г о т о в л я я с ь

___________________
Последняя строка сочинена поэтом А[йги].

*
Очнувшийся в пустыне одинок и мал.
Колодец пуст (иссяк родник сердечный).
Давно ли взора от звезды не отрывал,
Играя в свете дня смертельно и беспечно.

Укрыл лиловой тьмой (навечно) до утра восток.
Надолго (навсегда) уснуло дорогое братство.
Где почва треснула, там позвоночник лег.
Соломой шелестит, мертво мое богатство.

О, ночь дана, и ночи (в сердце плач).
О, ночь подарена (украдена), а утром
Нашествие бессмысленных задач
Рукою отстранив, поступишь мудро,

Поскольку… нет, не жизнь, и не свобода, нет,
Наверное, тепло обнявшихся и спящих вместе,
Тепло боготворимое (там – ветрено, и снег)
Готовит к смерти нас и лечит от желанья мести.

1972

Пейзаж для мертвого глаза

На небе розовом вырезывались крылья,
Зубчатый край леса обозначал.
В пыли равнина, над бескрайней пылью
Стеклянной массой воздух повисал.

Как мушка в янтаре, захваченная птица
Покоилась над гребнем голубым.
Мохнатой пыли ветхие частицы
Прижаты воздухом, или стеклом пустым.

На розовом чернели очертанья,
Неровный край обугленный чернел.
Несметной пыли длилось оседанье,
Стеклянный воздух плавал и блестел.

Прорезанное в розовом отверстье,
Изломанная линия, а тут
На сером серое, почти сливаясь вместе.
Стеклянное скрывает пустоту.

Линия Судьбы Всеволода Некрасова

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО В ТЕЛЬ-АВИВ

Здравствуй, Волох Веньямин
По прозвищу Ночной Трамплин –
С тебя девицы прыгали в блаженство!
Пред тобою, ты пишешь, расстилается ночной
Тель-Авив,
Предо мной шевелится ночная Москва.
Ты заснул, свой Иврит изучив,
Я не сплю, засучив рукава,
И вспоминая,
Как ты частенько досаждал своею шуткой сальной
И делал жест, как делает дневальный!
Увы: картошку ем теперь без сала,
Чем огорчен немало.
Бывало,
В этот день сидели по-лицейски, –
Чтоб не пропала рифма – полицейский, –
Она сегодня, к счастью, не нужна,
Нужна бутылочка вина
И не одна,
А может быть, четыре,
Но лишь клопы в квартире
Готовятся к решительному штурму
Моей спины и ног, а их пора бы в урну
Положить…

Чу! Звонят…

То Братья Боковы пришли, и вот сидят
(пока еще на стульях, слава Богу)
И суп гороховый едят.
А ведь когда-то ели колбасу,
Держа тарелки на весу,
И часто плавал дым от сигарет,
И жаркий спор кипел вулканом.
Двенадцать миновало лет –
Сегодня мы втроем склонились над стаканом.
И отчего так сердце сжалось?
Нас было много на челне – и сколько же осталось?
Одни на Западе,
Отправились иные, напротив, на Восток,
А третьи приняты Землей на вечный срок.
Теперь пришли другие, ох, другие дни,
Обремененные разлуками, смертями.
Сад зарастает наш дубками
И соловьев побили воробьи.
Надежды постепенно потускнели,
Весенний цвет осыпался и нам
Приятно предаваться интересным снам,
Встречаясь в них с ушедшими друзьями…

Тут Боков-старший штопор достает
И ловко пробку достает!
И звон стаканов наших зазвучал в симфонии народной:
Содвинули разом!
И сразу,
Вернее, очень быстро
Наш разговор невнятней, оживленней
Становится, и жить опять неплохо,
И забываем про эпоху,
Когда свобода
Так встретила у входа,
Что до сих пор придти в себя не можем!
И снова клонит в вечный сон…
Однако до свиданья, Веньямин,
Наш магазин,
Вернее, гастроном
До девяти
Снабжает нас спасительным вином.
А до него идти, идти, идти…
Ты ж пожелай счастливого пути!

НА ОТЪЕЗД КОНСТАНТИНА БОКОВА

Элегия

Как!
Ты покидаешь все пределы эти?
Но что, скажи, тебе мешало здесь
Спокойно спать и есть
Рассыпчатую польскую картошку
И вкусную японскую треску –
Персидскую подкармливая кошку, –
В цейлонский чай кубинского накладывать песку?
Не спорю: не было картофеля подчас.
Но Родина! С нас не сводила глаз.
Ты мог бы, может быть, и комнату снимать
И натюр-морты рисовать.
В Америке уж не найти такой натуры:
Сосед, весь мертвый после политуры.
Ты возразишь: стоял под пистолетом.
Так это же о том пеклись, художник,
Чтоб не ходил дорогой ложной!
Ах, ты не понял, ох, не оценил,
Билет на самолет купил!

Уж Участковый
Не придет делиться
Своими мыслями о школах живописных,
Мундиром похваляясь новым, –
Тебя умчал аэроплан, как птица!
И не видать тебе повесточек отныне,
Как маленьких ушей своих,
А впрочем, и чужих:
Больших.
(в ночь на 21 9 74)

Линия Отрыва

Часть Вторая

А ТАБАЧОК ВРОЗЬ

Не услышать Ермолаю Павловичу звонка, не подойти ему к двери, не отодвинуть засова, не задрожать от страха, не побежать по коридору, не залезть под диван, не найти там трехрублевки, не почувствовать удовлетворения, не купить бутылочки, не закусить селедочкой и не повторить, не порадовать шуткой соседку Анну Семеновну, не помочь отнести белье в прачечную, не обнять ее как бы нечаянно, не применить некоторое приятное ей насилие, не почувствовать наслаждения, не продлить его, не увеличить, не заснуть на теплой перине Анны Семеновны спиной к спине,

уехал Ермолай Павлович, уехал, уехал в Израиль, не пощекотать ему пяточек Анны Семеновны,

не захихикать красавице Анне Семеновне, не пойти на кухню, не сварить кофейку, не обругать Серафиму Дмитриевну проституткой, не ухватить утюжка, не положить ватку в разбитый нос, не получить утешения от Ермолая Павловича, не пришить пуговку, не порозоветь от счастья, не послать телеграммы, не включить телевизора, не посмотреть на фигурное катание,

умерла Анна Семеновна, умерла от инфаркта, не влить ей керосину в суп Серафимы Дмитриевны,

и не побледнеть Серафиме Дмитриевне, не выбежать на улицу, не поспешить на быстрый троллейбус, не приехать на работу в учреждение, не напечатать на пишущей машинке приказ директора о переводе Серафимы Дмитриевны в секретариат товарища Упырева, не соблазнить Валериана Максимовича, не заставить подарить ей турецкий ковер,

погибла Серафима Дмитриевна, погибла от удушья в кровати ревнивого Александра Петровича, не видать ей 8 марта как своих ушей, не давать ей показаний на следствии, не пошалить с Александром Петровичем, не назвать его котиком,

сидит Александр Петрович в тюрьме, сидит, и не утомить ему Серафимы Дмитриевны, не запретить встречаться с Валерианом Максимовичем, не топтать ногами товарища Упырева, не подсмотреть в замочную скважину проделки директора, не защитить нравственность, не обличить противоположное, не отблагодарить небо за увольнение Валериана Максимовича, не написать анонимного письма товарищу Упыреву,

не овладеть Упыреву Серафимой Дмитриевной,

не плюнуть Серафиме Дмитриевне в лицо красавице Анне Семеновне,

не позвонить Анне Семеновне Ермолаю Павловичу по телефону,

не приехать Ермолаю Павловичу из Израиля,

не забыть тебе, читатель, Ивана Пузырькова.

16 февраля того же года.

[Аполлон-77, Париж]

АРИФМЕТИКА ДУХОВНОСТИ

Вс. Некрасову, с изумлением

Поражение, его умножение на изображение дает раздражение. Казалось бы, вторжение и унижение даст отражение, но это на первый взгляд. Именно возражение плюс положение дает уложение, следовательно, снижение да вложение есть жжение. Но последнее дает напряжение и извержение, то есть очевидное отложение, а не сложение, как полагают. Естественно, поделив предостережение на пренебрежение, получим в числителе разжижение, а в знаменателе разложение. Как бы не так! Ведь движение, то есть брожение, дает распоряжение и растяжение. Отнимем служение, получим спряжение и слежение, а в знаменателе головокружение. Снабжение дает уважение. Разделив его на изнеможение, перемножив изложение и снаряжение, в числителе имеем сооружение, в знаменателе уничтожение!

Следовательно, умножение движения на воображение дает преображение.

И вот здесь-то человек и пугается одиночества, и спешит вернуться. Кретин.

Прощайте, друзья.

СООБЩЕНИЯ

Геннадий и Зинаида

Когда Геннадий с Зинаидой встретились, они
Знакомы не были. Теперь другое дело:
Геннадий Зинаиду обнимает смело
И быстро гасит лампу и огни.

Жалоба Геннадия

Охапкин и Семен, Картон и Передреев –
Милы для Зинаиды имена.
То ж Костюков, Бобров и Передреев*,
Но в этом не ее вина!

Геннадий бедный плачет и страдает,
Он одинок, как яблоко в снегу,
И сам себя в кровати утешает,
И ест в столовой страшное рагу.
____
*Однофамилец Передреева.

Геннадий и Зинаида

Некролог

Уж боле невозможно это сочетанье:
Пустые прекратив стенанья,
Геннадий
Пошел просить руки у Нади.
А что до Зинаиды,
Так она
На Передреева имеет виды.

О, мелкие натуры,
Убийцы превосходного сюжета!
Важней судьбы родной литературы
Им наслажденья и утехи лета!

Скотник и повариха

Сообщение

Горюя о погибшем урожае,
Однажды Скотник
Шел с букетом роз.
Он Повариху зрит: ох, руки задрожали,
Цветы роняет он в навоз!

Но невзирая, принялся за дело
И скоро с Поварихой был на «ты».
А Повариха-то, та вся
Окаменела
И, чуть дыша, стояла у плиты.

(продолжение)

Уж сколько раз твердили миру:
Согласья может и не быть,
И незачем златую мучить лиру,
Где надобно употребить.
___

Однажды Скотник наш, обнявши Повариху,
Ужасное желанье ощутил
Поведать ей строение Вселенной.
Она же, побледнев от ярости мгновенной,
Ему промолвила: «Дебил!»
В слезах несчастный Скотник вышел на работу,
Прекрасных роз увядших
Унося Букет.
А Повариха-то, не покидая гроту,
Задумчиво ему смотрела
Вслед.

РАЗМОЛВКА ВЛЮБЛЕННЫХ

Пусть Повариха наша хороша,
Но Скотник наш от этого
Не хуже:
Чуть с телом не рассталася душа,
Когда с букетом роз он растянулся в луже!

А Повариха вдруг
Давай смеяться у плиты!
И Скотник на нее смотрел печальнее
Коровы:
Лежат в грязи прекрасные цветы,
Но дома, слава Богу,
Все здоровы.

Мадригал Оленьке,*)

Написанный после высказанных ею
Сомнений в существовании поэтов

О нет, не пурпур – жаркая овчина
От холода укроет тонкий стан!
Так садовод убережет розан,
Заране зная гибели причину.

Уйдет зима. Придет сезон другой!
Забьется рыбка на прозрачной леске,
Разбудят птички полумрак лесной, –
Ты и розан, вы явитесь во блеске,
Отняв у сердца навсегда покой и тишину!
____
*матерь легендарного ребенка Максима.

Боков и Чекист, Генерал и Метеорит и другие басни

АЙГИ И КРОКОДИЛ
нравы

Однажды по бульвару проходил,
Описывая разные круги,
Поэт Айги.
Навстречу
Шел Бычков с цветами,
К знакомой направляясь даме.
Айги, взволнованный растущими долгами,
От радости слова не находил.
А вот Бычков,
Не тратя лишних бесполезных слов,
Вдруг вынул из кармана
Миллион
И был таков!
При виде этой суммы у Айги
Пошли перед глазами сапоги,
И он
Бежать пустился за поддержкой к тумбе.
А денежки крапивой заросли на клумбе.
______
А крокодил? – нас захотят спросить.
Читатель, зри:
Попона на коне,
Отнюдь не конь в попоне.
Возможно крокодила опустить*),
Коль речь идет о миллионе.

___________рисунок Ольги Князевой

*) вариант 2001: отпустить.

БОКОВ И ЧЕКИСТ
автопортрет

Однажды наш герой
Заснул в тени деревьев на бульваре
И видит сон такой,
Что будто он пожарник на Пожаре,
Который тушит он водой.

И слышит странный Свист.

Проснувшись, Боков сразу понимает,
Что где-то спрятался Чекист
И на него с намереньем взирает.
Тут наш герой
Давай вертеться, шнуровать ботинки,
Какие-то разбрасывать пластинки,
Закрыл портфель, открыл, зачиркал спичкой,
Курил, чихал, красней, читал газету
И любовался птичкой-
Невеличкой,
Причину Свиста видя тут и эту.
И так Чекиста утомил он суетой,
Что тот заснул на клумбе,
Как левкой.

А свистнул-то прохожий сорванец!
И это Боков обнаружил,
Когда он вздумал съесть пирожное на ужин:
В кармане брюк заместо Кошелька
Схватила Воздух крепкая рука!

ПРОЗРЕНЬЕ ГЕНЕРАЛА
Сообщение

Однажды славный Генерал
Немножко денег поистратил,
На кои пушку полагалось прикупить.
Вестимо, суд военный в чистом поле, и некстати
Он осужден.
Пришлось Полковнику квартиру уступить!
Жена ушла к другому генералу.
Итак, наш Генерал был удручен,
И так на сердце горько стало,
Что до Соседей часто доносился тихий стон.
Вдруг
Презренный казнокрад исчез из поля зренья.

Спустя недолго
На кладбище Могильщик появился новый.
Имея странное влеченье,
Копал он быстро и сурово.
И вот, представьте,
Шикарный едет гроб с другим каким-то генералом.
Идут печальные коллеги.
Зловеще музыка играла.
Скрипели ступицы телеги.
Могильщик стал подобием столба
И говорит:
– Видали!
Меня от смерти сберегла счастливая
Судьба,
Лишив Жены, Квартиры и Регалий!

ГЕНЕРАЛ И МЕТЕОРИТ

Однажды Генерал
В степи с приятностью для взора возвышался.
О пушках он с улыбкой размышлял,
Войну представив, радостно смеялся.
Вдруг
К его ногам упал Метеорит.
Наш Генерал на камень небывалый поглядел
И говорит:
– Среди небесных тел,
Куда дострельнуть вовсе невозможно,
Среди Галактики и звезд космических вращался ты,
И вот, ничтожный,
Во власть отдался Человеку!
К обрыву подбегает Генерал
И с жуткой высоты
Метеорит презрительно бросает в реку!

Спустя недолго статный Генерал
Разжалован в солдаты,
Поскольку недовольство высказал зарплатой
И замышлял
Без позволенья воевать Цейлон.
С Квартиры превосходной исключен
И сослан в глушь, в Саратов
Орудовать дурацкою лопатой!
_____
Мораль Читатель умный тут узрит:
Метеорит наш и в Реке – Метеорит.
А Генерал без войску и Квартиры
Презренней в девять раз
Певца италианского без лиры.

ГЛАЗ И ЗУБ

Твердили миру много раз,
Однако повторить придется:
Бывает, видит Глаз,
Да только Зубу все не достается.
___
В цветущих розовых кустах
Однажды Глаз увидел
Шею,
Напоминавшую Лилею.
И ну подмигивать, проклятый вертопрах,
Сужал Зрачок, насилье применяя,
Побегал взад-вперед, закрылся невпопад
И, наконец,
От безысходной страсти весь изнемогая,
Рукам он Шейку уступить был рад.
Наш Зуб защелкал, заскрипел от ревности и гнева!
От звуков странных пробудилась Дева,
Владевшая чудесной превосходной шейкой,
Чугунною взмахнула лейкой,
Желая угодить в столь воспаленный Глаз, –
Чего, заметим, Зуб и добивался.
Да только Зубу весь удар достался,
Бедняга замертво лежать в кустах остался!
___
Такого мы не ждали оборота!
Однако ж очевиден здесь урок:
Сначала постучись в прекрасные Ворота,
И, коли позовут, ступай через Порог.

ГОЛОВА И НОГИ

Вечерняя заря последние лучи бросала в мир.
Пел соловей,
И розы ароматные задумчиво цвели.
Хрустально чистый протекал ручей.
Дул ветерок едва
По имени Зефир.
И в этом чудном уголке Земли
Вела горячий спор с Ногами
Голова
На тему вечну: кто из них важнее.
– Когда б не я, – кричала Голова,
вас двадцать раз уже б переломали!
От ярости дрожа и подгибаясь,
Ей Ноги отвечали:
– А если бы не мы, тебя б уж сорок раз пробили!
___
Хоть оба спорщика отчасти правы были,
Научно Истину мы вывели тотчас.
На двадцать сорок разделили: раз!
Читатель, завещайте детям
И сами твердо знайте Вы:
Какие ни были бы ноги,
Они в пять раз важнее Головы.

ПРОТОКОЛ

Либретто оперетты

Для узкого круга

Публикуется без ведома персонажей
с экземпляра, добытого пиратским способом

Л и ц а: Оля, ребенок Максим, Боков, тетя Наташа, дедушка
С о т р у д н и к и: майор Коркач, капитаны, лейтенанты, понятые Борисова и Комаров
Ш е к л а к о в: на этот раз Шеклаков

Крохотная комнатка, залитая солнечным светом.
Взрослые люди в партикулярном платье роются в интимных вещах.
Они хотят найти что-нибудь такое.

М а й о р К о р к а ч
А это что?

Т е т я Н а т а ш а
Конверт.

М а й о р
А что внутри?

Т е т я Н а т а ш а
Наверное, письмо.
(быстро проглатывает конверт)

М а й о р
Вы шутите неловко.
(вынимает пистолет)

т е т я Н а т а ш а
Клянусь, письмо простое.

М а й о р
Не заказное? Пусть.
Но что укрыто в банке той,
Под этой гречневой крупой?

Сотрудники вынимают пистолеты, в изумлении переглядываются. Они видят оружие впервые и не понимают, как оно попало в карманы. Если б хоть незабываемый 1919-й, а то уж 74-й пошел…
А вот и Оленьку привели. Она раскраснелась с мороза, щечки розовые, глазки блестят, – чудо, как хороша!
Майор Коркач тем временем соображает.

М а й о р
Наверно, Мандельштам. Вперед,
Штурмуем вражеский оплот!

Сотрудники разбрасывают крупу, осматривают каждое зернышко в увеличительное стекло. Понятые Борисова и Комаров пробуют злак на зуб и съедают почти всю крупу.

О л я
Я протестую против рвения такого.

М а й о р
Еще скажите только слово!
(вынимает второй пистолет)
Мадам! Увы, сомненья нет:
На Вас направлен пистолет.
В нем пули быстрые лежат,
Когда летят они – визжат!
(изображает полет пули, увлекается, танцует)

Ребенок Максим просыпается, с интересом осматривает присутствующих. Танец Майора заметно опечалил его.

Ре б е н о к М а к с и м
Зачем родился я? Проклятая эпоха!
Мне надоела эта суматоха.
А Боков скверно охраняет дом:
Ушел куда-то, в штатском – офицеры.
Все это подтверждает мысль о чем?
Нужны решительные меры!
(съедает записку сомнительного содержания)

М а й о р
Где Мандельштам? Сторонников его
Пороть желаю всех до одного!

Ребенок Максим кидает в Майора погремушку.

Граната!

Сотрудники и Шеклаков бросаются на пол.

Р е б е н о к М а к с и м
Пересолил опять.
В наш век пересолить нетрудно.
Отрадней камнем быть, отрадно спать
В квартире этой многолюдной.
(засыпает)

М а й о р
Уф, кончилась тревога.
Заснул, проклятый, слава Богу.
Наверное, сторонник Мандельштама.
А я не пил еще ни грамма!

О л я
(не скрывая сарказма)
ребенок не умеет говорить.

Т е т я Н а т а ш а
Он молоко умеет пить!

Ш е к л а к о в
Рассказывай, держи карман,
Дать им пенделя
И по Садовой на буксире!

М а й о р
Спасет Вас, лгуньи, только покаянье
И в преступлениях признанье.

От начала событий Дедушка сидит в позе сфинкса. При слове «покаянье» он многозначительно кашляет.
Подталкивая в спину пистолетами, вводят Бокова. Это светловолосый блондин лет 30 (как быстро бежит время!), умен не по годам. Ему чертовски идет холеная борода.

Ре б е н о к М а к с и м
А вот и он, голубчик. Где-то бродит,
В квартире между тем событье происходит!

М а й о р
Где спрятаны ужасные изданья?
И почему у Вас столь бледный вид?
Он, Вас изобличая, говорит,
Что Вы боитесь наказанья.

Б о к о в
Гром, молния и силы ада!
Клянусь: мне ничего не надо.
Берите всё, я не хочу вас видеть.

Л е й т е н а н т
Умел любить – умей и ненавидеть.

Ш е к л а к о в
Еще и разговаривать с ним!
Отвинтить ему голову,
Магнезию внутривенно,
Керосин внутримышечно,
По-другому запоет,
Сукин сын!

П о н я т ы е Борисова и Комаров
Не все же, Боков, веселиться:
Теперь настало время бриться.

О л я
(грациозно загораживая своим телом холеную бороду)
Вы не посмеете коснуться бороды,
Его усов не трогайте, злодеи!
Не волос этот, нет, – висячие сады,
Где созревают важные идеи!

Ошеломленный предложениями Шеклакова, Боков медленно приходит в себя.

Б о к о в
Магнезия… жестокий керосин…
Ты слышал, маленький Максим?

Сотрудники падают на пол, как снопы в сталинском кинофильме о колхозной жизни. Майор Коркач целится из-под стола, Оля всплескивает руками и закрывает ребенка Максима шахматной доской.

М а й о р
У них – максим? У наших – пистолеты.
Вперед! Мы хорошо одеты.
В неравный бой с врагом вступили мы,
Ему не миновать Лефортовской тюрьмы!

Боков сморкается в носовой платок. Из этого насморка не следует выводить, что происходящее сродни Ватерлоо.

Б о к о в
Черт побери, судьба мне изменила,
Которую счастливой почитал.
На сердце лед, и все теперь постыло,
Зачем я книжки разные читал?
Будь проклят день, когда постиг алфавит
И аглицкий преодолел язык!
Быть иль не быть?..
Меня исправят,
Я к исправленьям не привык…

Майор нерешительно вылезает из-под стола, не переставая целиться из пистолетов.
Впрочем, и все остальные сотрудники целятся, кто как умеет. Но Шеклаков исчез, как провалился.

Зачем я с провокатором лукавым
Вино и чай в квартире распивал?
Прощай, луга, кустарники и травы,
Меня зовут решетка и подвал…

Майор вынимает портянку, вытирает увлажнившиеся глаза. Сотрудники откровенно плачут. Понятые Борисова и Комаров содрогаются в рыданиях, особенно Борисова. Это и понятно: женское сердце чувствительно, даже на особом задании. Шеклаков вылезает из-под обоев.

Ш е к л а к о в
Дрянь стихи. Слюни.

М а й о р
Ну, не скажите, чувство есть,
А это главное в искусстве
Поэзии. И в нашем тоже.
Я плачу искренне от грусти,
Хотя последняя строка
От совершенства далека!
(опечален недостижимостью идеала)

О л я
Прощай, мой друг. Я не забуду то,
Как ты мне подавал пальто.
Как ты любил меня и холил,
Работой сладкою неволил!
(нежно обнимает преступника)

т е т я Н а т а ш а
Когда ты будешь жить в лесу,
Тебе мы вышлем колбасу.

Д е д у ш к а
Как говорили в старину,
Душе страданье не помеха.
Ты выпей стопочку одну,
Ведь скоро будет не до смеха.


















Сцена из оперетты «Протокол». Финал.



























Сцена из трагедии «С поличным»
в III бездействиях, 8 душераздирающих картинах
(готовится, известно где).

Бездейстие II, картина 2:
Дедушка на экране Большого Брата















Cцена из сентиментальной драмы «Не ждали» (готовится).
Действие II, картина 3: встреча


Фото: Вячecлав Великанов


Выпивает стопку, смеется: у Дедушки сдают железные нервы.

П о н я т ы е
Веселье Ваше неуместно:
Зачем, зачем нам всё известно?!

Р е б е н о к М а к с и м
Ну, что разнюнились? Майор!
Мне спать мешают причитанья
И стихотворный этот вздор!

Ма й о р
А запрещенные изданья?

Р е б е н о к М а к с и м
Дружок, их не было и нет.

Л е й т е н а н т
Едва пришел на Божий свет,
Уже и лжет, и запирается!

Ш е к л а к о в
Все они стервецы.

Шеклаков оглушительно икает и оглядывается.

Де д у ш к а
Вам кто-то, видно, вспоминается.

Бо к о в (вызывающе)
Вернее, вспоминают Шеклакова
Или кого-нибудь такого.

Шеклаков икает так, что и слушать нехорошо. А глаза-то как вспучились, тьфу, гадость. Поят его водой, но Шеклакова ничто не берет. Упаковав Шеклакова в мешок №3 и опечатав печатью №17, выносят.

М а й о р
Нас не ждали,
Мы пришли.
Мы искали –
Не нашли.
Я не скрою,
Что расстроен –
Незначителен улов,
В чем виновен Шеклаков!

С о т р у д н и к и
Шеклаков, Шеклаков, Шеклаков!

Т е т я Н а т а ш а
Давайте ссориться не будем
И все, что было, позабудем!
Сейчас нарежу колбасу,
Пожарю вкусные котлеты,
Холодной водки принесу, –
Прошу Вас, спрячьте пистолеты!

М а й о р
Итак, прощаемся друзьями.
И дело все не в Мандельштаме,
А в этом Бокове. Ведь он
Нарушил, говорят, закон.
(сокрушенно качает головой, предвидя судьбу несчастного)
Хоть я и плакал, как дитя,
Да арестую не шутя!

Неожиданно арестовывает Бокова. Общее смятение. Оленька бежит на кухню, где в кастрюльке пригорело молоко. За нею бежит Капитан.
За Капитаном бегут понятые Борисова и Комаров. Ребенок Максим бросает кубики в сотрудников. Тетя Наташа съедает четыре котлетки сразу, несмотря на больную печень. В Белом Доме встревожены. В Камбодже начался новый штурм столицы, но жена председателя Мао отвергла, плутовка, его смешные притязания. Ничего, завтра по-другому заговорит.
Сотрудники в центре Москвы танцуют и поют.

С о т р у д н и к и
Мы приехали в машинах
На резиновом ходу.
Сжатый воздух бьется в шинах,
Словно грешники в аду!
До свиданья, до свиданья,
Здравствуй, Боков дорогой,
Собирайся на дознанье,
Чтоб ты думал головой.

Уводят. За окном встречный марш. Хлопают дверцы. Сирена. Всё уехало.
Ребенок Максим сосет молоко, осуждающе поглядывая на Дедушку, который откровенно предпочитает водочку. Тетя Наташа лечит больную печень. Оленька вышивает кисет для Бокова.

О л я
Он честен, справедлив, и что же?
Отныне спит на жестком ложе.
От пенья сладостнаго лиры
Зевают злые конвоиры!..

Д е д у ш к а
Я думал, что с ума сойду:
Все было, как в пятнадцатом году.
Тьфу-тьфу! Подобные намеки
Влекут значительные сроки!

Дедушка выпивает стопку, склоняется над шахматным этюдом. Все будут полны уныния до возвращения Бокова с приятелями, заводилы и души общества.

Конец, да не совсем

Отпечатано в 1 экземпляре.*)

Хранению в крупах,

как-то: манной, гречневой, ячневой, перловой, рисовой и даже в горохе

НЕ ПОДЛЕЖИТ.

_________
*) Он-то и был похищен пиратским способом и опубликован.

МОЦАРТ И САЛЬЕРИ

небольшая трагедия

ДЕЙСТВИЕ I

Сальери один.

С а л ь е р и
Веселый вертопрах не знал труда ученья.
Всех превзошел, однако! Так невозможно жить.

Быстро входит Моцарт.

М о ц а р т
Сегодня утомился я, Сальери,
Пиеску сочиняя. Услышать хочешь ли?

С а л ь е р и
О да, мой Моцарт!

Моцарт подходит к роялю, играет.

(вкрадчиво) Как душно здесь.

М о ц а р т
И правда. Дай вина.

С а л ь е р и
(глухо) Сейчас.

Сальери бросает таблетку в стакан Моцарта.

Возьми,
Попей.

Моцарт выпивает вино.

М о ц а р т
Я спать вдруг захотел.

С а л ь е р и
(взволнованно) Спать?

М о ц а р т

Пойду сосну часок. Прощай.

Уходит.

С а л ь е р и
Прощай, дружище! Ты уснешь надолго…


ДЕЙСТВИЕ II

Сальери стоит у окна с учебником алгебры.

С а л ь е р и
Я алгеброй гармонию проверил
И ни одной ошибки не нашел.
Я знаю толк в мелодии. Трудился
Я много раз, и труд мой награжден:

Вот Букер мой, а вот "Триумф".

Входит Моцарт.

М о ц а р т
Привет!

С а л ь е р и
Прочь, призрак!
М о ц а р т
Что с тобой? Ты болен?
С а л ь е р и
Кто? Должно быть, я…
М о ц а р т
Я долго спал. Наутро чья-то скрипка
Меня с постели подняла. В окно
Я выглянул. Бродячий музыкант
Играл мою симфонью сто восьмую.

Моцарт добродушно смеется.

С а л ь е р и
Прохожий негодяй своею пачкотнею
Изгадил песню, взятую с небес!
А ты и рад!

М о ц а р т
Я угостил бродягу
Стаканчиком вина. Сальери, кстати,
С утра я ничего не ел…

С а л ь е р и
(оживляясь) Вот как!
Я накормлю тебя.

Сальери открывает консервы.

Попробуй это блюдо.

Моцарт принимается за еду.

М о ц а р т
А что же ты?

С а л ь е р и
(смущенно) Я завтракал уже.

М о ц а р т
Ох, что-то тяжело. Пойду пройдусь.

Уходит.

С а л ь е р и
Теперь ушел ты навсегда, мой Моцарт!
Я справедливость спас наперекор судьбе.


ДЕЙСТВИЕ III

Сальери сидит за столом, пишет.

Моцарт входит на цыпочках, подкрадывается, закрывает ему глаза руками.

С а л ь е р и
Ты, Мариэтта!
М о ц а р т
Гм.
С а л ь е р и
Тогда Лариса? Даша?
Маргарита? А, знаю, ты Наташа! Нет?

Моцарт от души смеется. Сальери оборачивается, вскакивает, сжимая кулаки.

Ты жив, гуляка праздный!
М о ц а р т
Что такое?
С а л ь е р и
Нет, ничего… Я что-то нездоров.
М о ц а р т
Позвать врача?
С а л ь е р и
Постой! Прошу тебя, сходи
В трактир, там пиво привезли…
М о ц а р т
Сейчас.

Уходит.

С а л ь е р и
О, демоны! О, мудрая Локуста!
Отчаянье сжимает сердце мне:
Как древний царь, он яду неподвластен!
Но средство есть последнее…
Роется в походном сундучке.

Входит Моцарт.

М о ц а р т
Удача!
Достались мне последние бутылки!
Ты что там ищешь?

С а л ь е р и
Пуговку одну.
Опять оторвалась у моего камзола.

М о ц а р т
Пустое! Лучше соль подай, и кружки.
Сальери ставит на стол солонку.

С а л ь е р и
Вот соль.

М о ц а р т
Цвет странный у нее.
С а л ь е р и
(со стоном)
Она на солнце долго простояла!

М о ц а р т
(задумчиво)
Какой-то голубой…

С а л ь е р и
(убежденно)
Но важен вкус, не так ли?

М о ц а р т
Да, кстати. Правда ли, Сальери,
Что Бомарше кого-то отравил?

Поперхнувшись, Сальери откашливается.

С а л ь е р и
Не думаю. Он алгебры не знал.
М о ц а р т
Однако
Приступим.
С а л ь е р и
К делу!

Моцарт солит пиво, выпивает.

М о ц а р т
Ох, нехорошо!
С а л ь е р и
(с участием)

Что чувствуешь ты, Моцарт?

Моцарт шатается.

М о ц а р т
Зеленые круги перед глазами,
Земля уходит из-под ног моих…
Пойду пройдусь.

Уходит.
Сальери плачет от радости.

С а л ь е р и
О наконец-то, небо!
Покой не будет возмущать отныне
Не знавший алгебры великий музыкант!


ДЕЙСТВИЕ IV

Сальери идет к выходу и сталкивается с Моцартом.

М о ц а р т
Ты знаешь, друг, я, кажется, хватил
Вчера излишнего.

Сальери затравленно смотрит на Моцарта.

Ты в столбняке, дружище?
Сегодня утром человеке в плаще
Пришел в мой дом. Себя не называя,
Печальным голосом он мессу заказал
И удалился…

Подходит к роялю, играет. Сальери плачет.

Плачешь ты, Сальери?
Ты любишь музыку мою, а я твою.
Мы оба гении.

С а л ь е р и
(сквозь слезы)
Я приготовлю кофе!

Ставит на стол чашки, блюдечки, сахарницу.

М о ц а р т
Зеленый сахар! Это новость. Прежде
Он белым был.

С а л ь е р и
(торопливо)
Из Индии подарок
Негосиант знакомый мне привез.

М о ц а р т
Из Индии… Чудесная страна. Ты был там?

С а л ь е р и
Много раз.

Моцарт пьет. Коллега напряженно следит за великим композитором.

М о ц а р т
Чудесный кофе!

Сальери рыдает.

Что с тобой?
С а л ь е р и
Твой реквием мне душу опечалил!

М о ц а р т
Как ты чувствителен.

С а л ь е р и
Позволь мне отхлебнуть
Из чашечки твоей!

М о ц а р т
Ты странен, право.

С а л ь е р и
Хочу понять, в чем дело!
М о ц а р т
(в сторону)
Как настойчив.

Сальери отпивает из чашечки Моцарта.

С а л ь е р и
Сварено на славу!

Падает и умирает.

М о ц а р т
Ну и дела! Он умер, кажется… Пойду
Пройдусь…

Допивает кофе, уходит.

К о н е ц

Two poems in English

NOCTURNE

Just as a feather from a bird killed before Christ
as an upper needle of a snow star
on the church onion blown up last year
just as a kiss of beloved one
gone to the sky in the funeral flame
as a smile of a dead prisoner
expiring in the darkness of his cell
as that moment of solitude
which lasts for a century called life
as a rumpled leaf of grass
eaten by a cow being slaughtered and eaten
for the holiday in the village
destroyed thirty years ago

as

just as


but can anything match it?



STILL LIFE

These precious stones
in reddish rims
These snowy wings
relaxed on dry grass
looking like hairs
And two strips of blue coral
like the lips of the later

:

The face of a dead man
in the light of sunset.

Moscow, 1973